Столпы средневековой скандинавской культуры
В средневековой скандинавской культуре российского пользователя и специалиста по традиции притягивало ее неопровержимое оригинальность, сочетающееся со настолько же бесспорной недалекостью к культуре Древнейшей Руси. Вряд ли необходимо дивиться из-за этого, что 50 лет в России настолько добровольно пишутся, переходят и выпускаются распространенные и узкопрофессиональные книжки, посвященные рунам и сагам, викингам и скальдам, всевышним и героям южного пантеона, а скандинавистика оказывается одним из наиболее серьезных и живых назначений нашей медиевистики.
Чтo более всего притягивает пользователя либо слушателя, в первый раз знакомящегося с данным миром, чтo сразу оказывается на виду и запоминается навечно? Разбирая вступительный курс лекций абитуриентам, я как правило говорю о 7 столпах средневековой скандинавской культуры, впрочем цифра 7 тут, очевидно, достаточно условна и вовсе далеко не всегда при чтении курса мы успеваем добраться до последнего из этих столпов.
Лироэпическая традиция. Эддическая лира и стишки скальдов зачастую противопоставлены друг дружке и отличаются как поэтичной техникой, так и вокруг тем и сюжетов. Эддическая лира лишена деятельного присутствия, ее занимает по превосходству бесстрастное прошлое и, так сообщить, бесстрастное будущее, она заполнена повествованиями о судьбах мира, о божествах, гигантах и объектах, владеющих своим названием и своим голосом. Далеко не любое явление вполне может быть поведано языком эддического стиха.
А лира скальдов в большей стадии устремлена на том, чтобы зафиксировать уходящее истинное, зажать его при помощи утонченной формы, не позволяющей неоправданно изменять что-нибудь в лироэпической строфе (висе), и в непочатом виде донести до отпрысков. Просуществовавшая несколько веков, скальдическая лира — бесценный знаменательный и лингвистический ресурс, а, на неудачу, часто она сохраняет совсем не то, чего от нее хотел добиться передовой историк.
Чтобы вытянуть из скальдического текста необходимую информацию, нужно не только лишь открывать цепочки кеннингов (схематичных лироэпических выражений, заключающихся как минимум из 2-ух слов, к примеру: жеребец моря = фрегат; метель клинков = схватка и так далее), в которых зашифровано то либо другое суждение, возрождать верный, «прозаический», порядок слов, но также и развязывать трудный комок факторов, в которых формировалось то либо другое скальдическое стихотворение. Так как стихотворение это нередко появлялось на глазах у участников происшествий, а им не требовалось объяснений, которые необходимы нашему современнику, и значимость компонентов, закодированных в скальдической песне, им предоставлялась возможность расценивать абсолютно по-другому.
Самое поразительное, наверное, что у публики скальда не появлялось, по всей видимости, никаких технологических проблем с восприятием стиха. Предводитель, его дружина, противники и невольные собеседники — все легко могли на слух усмотреть резон и красоту уложенных скальдом панегирика, хулы либо автономной висы и незамедлительно расценить уровень его лироэпического профессионализма. В этом смысле рыцарская Скандинавия была вся без исключения «обществом поэтов», где одни укладывали утонченные и многие стишки, а иные регулярно и очень мастерски их обсуждали.
Руническое послание. Вторым столпом, особой чертой скандинавской цивилизованной традиции, очевидно, необходимо признать руническое послание. Впрочем скандинавы и не были его изобретателями — руны были и у прочих немецких людей, — а тут, на острове, оно применялось продолжительнее всего и тут преобразовалось в настолько культурное и опытное дело. Заходите на сайт https://best-scandinavia-travel.blogspot.com/ если хотите по-больше узнать про Скандинавию.
Подобно тому как поэт не боялся заключать собственное извещение в очень трудную лироэпическую фигуру, специалист рунического послания, сочетая рисунок и документ, отдавал информацию, волей-неволей беспокоясь о ее лаконичности, а при этом нисколечко не стараясь к простоте.
Пометка рунами — при всей собственной краткости и формульности — вовсе не считалась тем, что в сегодняшнем мире именуется reader-friendly. Ее составители, судя по всему, рассчитывали на пользователя настолько же опытного, как они лично, к тому же читатель данный вовсе далеко не всегда вообще не обязательно принадлежал к миру земных созданий. Аналогичная энигматичность рунического текста не откладывает условия точной правильности при его расшифровке и интерпретации, и это соединение делает работу с рунами одной из наиболее радужных для исследователя-медиевиста.
В роли образцов можно привести несколько надписей. Об одной из них сообщается в моей книжке. Это поминальная пометка, сделанная старшими рунами, которую установили 2 сына по собственному папе. Я стараюсь обосновать в собственной работе, что данная пометка сделана от лица камня. Данный камень знает, что точные люди XI столетия, Хастейн и Хольмстейн, сделали этот артефакт в память о собственном отце, Фрейстейне.
Также имеется увлекательная пометка, сопряженная с Харальдом Синезубым, она принадлежит его жене. В ней любопытно то, что а) пометка сообщает девушка со украинским началом, а со скандинавским названием Това, б) в надписи не упомянуто имя того, по ком поставлена пометка, а кропотливо обозначены все схожие связи ее других протагонистов.
Чуть ли не самое главное, что призвана оставить руническая формула, — это имена современников, их обозримых родственников и одноплеменниками. Список имен сам часто оказывался базой либо даже одним содержанием и для целого лироэпического создания. В житейском тексте саги детальный рассказ о характере какого-нибудь человека иногда может заменяться элементарным указанием имен его непосредственных родственников, чей характер, прекрасно знаменитый слушателю / пользователю, естественным стилем многое сообщал и о отпрыске.
Жизнь человека от самого рождения до гибели, а с позиции древнейших скандинавов, и после гибели проходила в данном наследственном мире, зависимость же с ним отмечалась в первую очередь при помощи совпадения имен у живых и погибших, варьирования имени и постоянных предписаний на родство и свойствo всех, с кем нужно иметь дело в действительности и в пространстве текста. Поэтому-то имянаречение и родословная без приукрашивания является вторым столпом скандинавской культуры Средневековья.
Саги и законная традицияО какой бы стороне жизни северогерманского региона мы ни сообщали, нельзя возвести собственный рассказ, не воспользовавшись элементом древнеисландских саг самого различного типа — наследственных, королевских и тех, что сами скандинавы именовали ложными, считая их при этом «всего забавнее». Саги не грешат той фрагментарностью информации и технологической проблемой формы, которые мы считаем в стихах скальдов и рунических надписях.
Они открывают нам целый калейдоскоп лиц и происшествий, с которыми мы можем ознакомиться очень тщательно, равномерно проходя от конунга к конунгу, от одного из его замечательных дружинников либо безрассудных противников к другому… Нам предоставляется возможность изучить несколько поколений людей, обладавших одним и аналогичным хутором в Исландии и направлявшихся в поисках популярности и обилия, а иногда и из чистой любознательности во всем мире.
Далеко не все из саг — а практически все они были записаны в середине XII, в XIII и частично в XIV веках — передают о нынешних мероприятиях и людях собственного времени. Многие из них направлены в прошлое, а не в прошлое бесстрастное, каким занята лира «Старшей Эдды», а прошлое еще знаменательное, ощутимое, если смотреть на него через призму наследственного целостности и родословных нитей.
Письменный документ саги, очевидно, базировался на произносимые повествования, бытовавшие в предыдущие 3 века, когда детали случающегося еще не стерлись в памяти поколений. Но о какой бы компоненты быта либо схватки, изображенной в том либо другом тексте, мы ни анализировали, всякий раз нам надо будет отвечать на вопрос, появилась на свет ли она под пером того, кто вписывал сагу, приросла ли к повествованию, пока он переходил из уст в губы, либо прямо дошла до нас из IX либо XI века.
При этом принципиально помнить, что составители всех саг, помимо всего лишь «лживых», всегда устанавливали во главу угла честность и аутентичность собственного рассказа, однако осознание данной искренности и достоверности могло быть организовано у них несколько иначе, чем у передового историка.